Величие искусства в простоте – всё гениальное просто по форме, по содержанию, по смыслу.
Это как статуя Венеры Милосской, как Собор святого Павла — нет ничего лишнего, ничего сложного.
У Венеры отбиты обе руки, но «не в том дело». В ней все остальное на месте, в ней все понятно. В песне «Миллион алых роз» есть красота звука и слов, но по смыслу есть элемент сумасшествия. Художник сошел с ума — зачем было продавать холсты и дом? Что с ним стало, когда поезд ушел? Куда пошёл?
Сложно ответить…
Это не «Медный всадник», где нет роз и холстов, где нет сложных вопросов. Там только один вопрос — «Куда ты мчишься, гордый конь, и где опустишь ты копыта». Вопрос, который не усложняет, а возвышает душу каждого потомка великого царя. Все просто — всадник, копыта, Нева. Ритм, слог, смысл слиты воедино. Гранитно-бронзовый сплав. «Ни тебе аванса, ни пивной», — как говорил Маяковский, знавший наизусть всего «Онегина». Единства формы и содержания недостаточно, нужно еще одно — единство смысла. Форма — Содержание — Смысл. Поэзия создается через «озарение». Читатель ищет в ней земные чувства, которые идут от сердца и тела. Здесь и «звезда с звездою говорит», здесь «чудеса и упования», здесь «платья шум», от которого теряют ум. Магия слова, мысли, чувства, страсти, плоти. Здесь все что угодно душе и телу. И когда сюда «клеют» философские знаки от идеологии, то она (поэзия) сопротивляется — иногда десятилетиями, порой даже веками, но всегда выстаивает и побеждает.
Поэзия никогда не была служанкой (богословия, марксизма, фашизма, нацизма), она всегда была Музой. А философия всегда служанка чего-либо («чистого разума», «абсолюта», «пантеизма», «атеизма» и так далее). Поэзия не есть «чистый разум», здесь много «примеси», нет чистых образцов, нет сплошной линии. Она творится лицами — кто-то на один день «сотворил», кто-то на сто лет, а кто-то навечно. Кто- то напишет: «Красуйся вечно, град Петра, творение гения России». Град красуется, гений вошел в историю России, а строки поэта остались в архиве. И вот тот же объект поэзии, описанный Пушкиным. «Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой стройный, строгий вид, Невы державное течение, береговой ее гранит».
Это уже не вмещается в рамки архива, не вмещается в рамки текущего века, это уже навсегда. А конь Петра продолжает нестись, не останавливается во времени и пространстве. Копыта стучат и стучат, а избы, как говорится, «горят и горят». И это уже «не совсем другая история», потому как конь тот же, копыта те же, и гордость та же. Россия — родина гениев в той же мере, как и Индия — родина слонов.
Поэзия велика не памятниками, а простотой. Она отражает мир через «слезинку ребенка», через «свист пуль», через «шелест листьев». Вот слова. «Отчего так в России березы шумят» — так сказал русский поэт. «Шуулдаба, теректерим, шуулдаба» («Не шумите, мои тополя, не шумите») — так сказал кыргызский поэт. И то, и другое (русские березы и кыргызские тополя) цепляют нас, щемят душу и вызывают то состояние, которое античный грек Аристотель обозначил термином «катарсис». В переводе это «очищение». Поэзия «очищает». И суть не в пафосе, а опять-таки в простоте- невзрачной, не броской, обыденной как «дорога или двор». Вот стихи. «По дороге зимней, скучной, тройка борзая бежит». Еще. «Вот бегает дворовый мальчик, в салазки Жучку посадив». Поэзия проста и кругла, как «эта круглая Луна на этом круглом небосклоне».
«Унылая пора, очей очарованье». Эти слова входят в тебя просто, как входит в окно луч осеннего солнца. «Весь день стоит как бы хрустальный, и лучезарны вечера». Это тоже осень. Она пришла из российского имения под названием Болдино (от тюркского «болду», что означает «уже случилось»). Да, уже случилось чудо, которое сотворил русский гений с примесью африканской крови. Сотворил 200 лет назад, но тебе кажется, что он стоит рядом, можно рукой достать. Говорит бытовой речью, будто рассказывает новости на кухне. Простота его речи удивляет и покоряет сразу- с первого слова. И ты, потомок тюрка- кочевника, начинаешь любить эту речь, где «и смех, и слезы, и любовь». Расул Гамзатов (автор «Журавлей») сказал в 20 веке, что «Кавказ покорил не генерал Ермолов, а Пушкин и Лермонтов». Да, конечно, это так. Покорили, они и Туркестан покорили. А сам Гамзатов покорил Россию. Государства покоряют поэты. Так было всегда.
Валентин Гафт в 20 веке написал эпиграмму на Пушкина. Вот такую.
Перо гусиное, живое,
Макнул в чернила, не спеша,
На кончике пера — душа,
И буря мглою небо кроет…
Это написал не поэт, а актер. Как просто и точно. Настолько, что хочется произнести вслух ту реплику, которую изрекают мужчины в минуту восхищения, и зачем-то адресуют ее к «вашей матери». Тем, кто знает Пушкина с детства, больше и говорить не надо. Всё уместил. Буря покрыло твое небо. Удивительна эта способность гения — вмещать в две строчки мир. Вот, к примеру, любовная лирика. Здесь созданы символы — звезда, Луна, лира, Лаура, муза. Но все это можно выразить без символов и без эпитетов.
…Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я…
Два раза «я», утро, день, увижусь, с вами. Ничего небесного. Это Пушкин.
Экс-министр культуры Михаил Швыдкой говорил, что «если бы не было Пушкина, то ничего бы не было — ни Гоголя, ни других». Это не так. На одном единственном гении нация не зацикливается. Не надо превращать Пушкина в помпезный идол. Не получится. Не влезет в «футляр». Он знал кто он, знал высоту своей персоны. Вот его слова.
…Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и ныне дикий тунгуз
И друг степей калмык…
Так и случилось. Назвали. На все времена назвали. В 19 веке он писал о своем дяде, который был «самых честных правил». Это был роман в стихах. Так никто не писал. Начал дядей, закончил Татьяной, которая «другому отдана, и будет век ему верна». Когда завершил эту историю, он радостно сказал себе так — «ай да Пушкин, ай да сукин сын». Это была похвала (не хула). Но «не в том дело». В чем, не знаю, никто не знает, поэт тоже не знал. Не знал, потому что «сердце просится к перу, перо к бумаге». Перо гусиное.
Пушкин полагал, что «имя его напишут на обломках самовластья». Так и случилось. Написали. Слова его неистребимы. Но и «самовластье» тоже никак не истребляется. Поэт и самовластье — это главная тема во все века. Ладно, пусть так. Не в том дело. В чем она — не узнаем. В мире должна оставаться одна загадка. Поэты будут ее отгадывать. Пушкин это отгадал. Он был гением «на все времена».
Кубан МАМБЕТАЛИЕВ.
