«Сейчас отовсюду, не только от меня, идут радостные вести. Со всех фронтов Отечественной войны. Наши войска почти очистили Польшу, Венгрию, добрались до самого фашистского логова. Силезия и Восточная Пруссия уже у наших ног. Дальше – Тюрингия, Бавария, Саксония… Может быть, наше наступление будет поддержано с запада союзниками, и, смотришь, мы будем обладателями долгожданной победы.
Что бы сейчас ни предпринимало фашистское командование, но этот удар будет для немцев преддверием к последнему, роковому удару. До Берлина осталось 300 километров. Никто не говорит, что по густонаселённой Германии эти триста километров, эти три сотни, – пустяк.
Совсем недавно солдат ехал на фронт и писал: «Даёшь Варшаву!», а сейчас везде можно видеть сияющие, радостные лица и эти вагоны с надписью: «Даёшь Берлин!»…
Это письмо – последнее из тех, что написал боец Пётр Корнеев любимой девушке. Датировано оно январём 1945-го года. Что с Петром случилось дальше? Вернулся ли он с фронта целым и невредимым или остался навсегда где-то там, на подступах к немецкой столице?
Спросить не у кого. Близких родственников у него не осталось. Годом раньше он сам написал, что родители не пережили войну по причине голода и горя, получив похоронки на двоих старших сыновей и мало что зная о судьбе третьего.
А девушка Оля, которую корнеевские письма находили сначала в казахстанском, а потом в кыргызстанском тылу, Петю не дождалась. Через много лет после войны вышла замуж, родила сына и дожила до глубокой старости, скончавшись 14 лет назад в весьма почтенном возрасте.
Юная Ольга в 1941-м проводила на фронт многих друзей (главным образом вчерашних одноклассников). В её альбоме хранились все их фотографии в военной форме, подписанные, как водится, «на добрую память».
Отдельно, не в альбоме, а в коробке, девушка-женщина-бабушка Оля до конца жизни берегла вот эту толстую пачку писем со штампом «Просмотрено военной цензурой». И традиционные фронтовые треугольники, и серые конверты без марок, и даже открытки времён Великой Отечественной. Хроника фронтовой жизни солдата Петра Корнеева.
«Я теперь уже четвёртые сутки нахожусь на поле боя и выполняю долг по защите Родины. Немцы бомбят. Прекрасная выучка, смелость и геройство советских лётчиков вынуждают немецких бандитов обратно удирать. Вообще, Красная Армия с честью справляется со своей задачей, она упорно сдерживает немецкие полчища вдоль государственной границы от Балтийского моря до Чёрного…
Заодно против нас, т. е. вместе с Германией, выступают Румыния, Финляндия и Венгрия, причём последние две страны, кажется, свои войска на нашу территорию не послали, но готовятся к этому.
Дорогая, нужно на вещи смотреть прямо, ничего не скрывать от себя. Это я пишу на поле боя, под бесконечным гулом моторов самолётов, которые сеют смерть»…
«Пасмурно, ветрено, дождливо! Погода не радует. Кругом безлюдно, люди прячутся в немногих пригодных для жилья зданиях. Как много всего разрушено! Недавно был в хорошо знакомых с детства местах – и ничего не узнал. Повсюду руины. И за это тоже ответят гитлеровские паразиты!
Горе осенило своим крылом Родину.
Кто же я и что же я?
Сейчас я прежде всего раненый. Рана на ноге улучшается, но медленно, так как я растравляю ее: толкусь с утра и до вечера»…
Описаний военных действия и операций в письмах, разумеется, нет. На то и штамп «Просмотрено военной цензурой». Некоторые страницы в конвертах отсутствуют, а кое-что тщательно закрашено, вымарано чернилами: нельзя, военная тайна. А что можно? Можно было писать о погоде, о своих чувствах, делиться размышлениями о прочитанных книгах. Пётр признаётся, что, кроме долгожданных весточек от любимой Оли, его от ужасов войны спасают только книги. Времени на чтение почти нет, урывает минуты между боями – и с головой погружается в другой, мирный мир.
«Недавно прочёл Анатоля Франса «Боги жаждут». Понравились некоторые мысли: «Когда мы перестанем существовать, ничто уже не будет в состоянии волновать нас, даже небо, земля и море, смешавшие воедино всё, что от нас осталось». «Жизнь человека стала бы невыносима, если бы он знал, что с ним должно приключиться. Его взору предстали бы все грядущие несчастья, и он страдал бы от этого заранее и уже не мог бы наслаждаться благами, отпущенными ему судьбой, так как предвидел бы их конец»…
«Пишу перед наступлением. Распеваю всё время песнь Торопки из «Аскольдовой могилы». Настроение хорошее, здоров, на грохот и ужасы войны не обращаю внимания.
Мне можешь пока не писать, потому что перебрасывают часто. Случится беда большая – сообщат, если захвораю – сам напишу ещё, а пока всё. До свидания. Всё-таки надеюсь на нашу встречу и долгую счастливую совместную жизнь».
«Здравствуй, Оля! Прими горячий фронтовой привет, первый в новом году, в так называемом году побед. Значит, только побед… А когда же будет год «Гитлер капут»?! Страшно, что война затянется и на 1944-й, и на 1945-й год. Хотя поражение Германии уже является бесспорным фактом для каждого олуха. Новый год встретили тихо-мирно. Радио, гармошка, гитара и танцы в своём кругу товарищей-солдат. Сейчас некогда, после напишу длинное письмо».
«Ты уже, видимо, знаешь, что я потерял всех родных. Мне из дому прислали свидетельства о смерти отца и матери, так что ты из-за этого и не получила от моих родителей ответ на своё письмо, писанное тобой им… А сейчас у меня короткий отдых после освобождения Риги. Снега у нас нет, только дует холодный ветер с материка на Рижский залив. Ребятам отовсюду пишут письма. С Урала, из Сибири, Москвы. Сообщают, что там большие морозы и давно уже выпал снег. Из Белоруссии пишут, что идут дожди. В свободное время я читаю книги и хожу по лесу с винтовкой. Вот так и проходят дни – один за другим, один копия другого. Даже в Ригу не отпускают, хотя от неё стоим недалеко. Пожалуй, ещё долго здесь простоим».
«Сегодня, 28.12.44 г., падал снежок, но сразу таял. Тепло… Ты в письмах желаешь мне счастья, поскорее отвоеваться и вернуться домой. Куда домой? Есть ли у меня теперь дом? Хотя я не разочарован в своей судьбе. Всё равно буду строить жизнь по своему усмотрению.
Некоторые ребята у нас пишут девушкам, которых в глаза не видели. Получаются анекдотичные случаи, когда девушки высылают не свои фото. Но мы с тобой друг друга хоть и не очень хорошо, но знаем. Каждый из нас носит в сердце идеал. Я как увидел тебя, то сказал сам себе: «Вот она». Я хотел бы, чтобы твой образ был постоянно со мной. Прошу твоё фото. Пусть это не покажется тебе банальностью. Я очень прошу, Оля!»
«Серая солдатская шинель и военная обстановка никогда не могут быть прекрасными. Все мы задумываемся над вопросом, как поскорее окончить войну. Скоро четыре года, сколько же ещё это может продолжаться? Надоело до чертиков. Как тебе, кстати, мысли философа Шопенгауэра: «Есть одна только врождённая всем ошибка – это убеждение, будто мы рождены для счастья»? Впрочем, опять меня одолевают мрачные думы. Верю, что война закончится, не в этом году, так в следующем – обязательно».
«Кино, о котором ты пишешь, «В шесть часов вечера после войны», я видел. Всё в фильме на своём месте. Музоформление прекрасное, здесь не два героя, а сама любовь выступает на экран. Даже Максим Горький, если бы он был жив, похвалил бы эту картину. А то он всё упрекал русских писателей, что они пишут о скуке. Напишите, мол, о счастье, о человеческом истинном счастье! Спасибо тебе, Оля, за песню из фильма. Тут её сразу подхватили и поют, а то у нас звук был неважный, многого не расслышали, не запомнили.
Был в газете приказ Жукова о взятии Познани, и было указано берлинское направление. Пишут, что яростно фриц огрызается… Ну ничего, недолго ему осталось».
Здесь, на берлинском направлении, за пять минут до мирной, счастливой жизни, прервалась связь Ольги с красноармейцем Петром. Исполнилось ему в ту пору 24 года. Блестяще окончил среднюю школу, получил специальность инженера. Был разносторонне развитым человеком, одновременно и физиком, и лириком: увлекался шахматами и художественной литературой. За годы войны самостоятельно в совершенстве выучил английский язык: считал, что в будущем мире иностранные языки не помешают. Письма писал длинные, исключительно грамотные – чётким каллиграфическим почерком.
Подготовила Ирина МАКСИМОВА.
Фото из семейного архива.
