Все события у меня начинаются не со случайных встреч,
а именно с телефонных звонков. В пятницу, предвкушая долгий субботний сон, я допоздна смотрела какой-то сериал про красивую любовь. Немного завидуя героям,
я думала, ну почему большие и светлые чувства бывают только в кино, а в жизни все совсем наоборот?
Например, мой экс-муж, который клялся любить меня
до глубокой старости, забыл все красивые слова буквально
на следующий день после свадьбы. Цветы дарил только
на 8 Марта и вечно зудел, что я ущемила его свободу, мол, даже с друзьями на рыбалку не пускаю… Странный какой-то: быстро забыл, что не я его, а он меня добивался.
Умолял, уламывал, обхаживал, ухаживал, а через 18 лет совместной жизни, когда солнце молодости стало клониться в сторону заката, слинял к молодой.
Как это понимать?! Где она – любовь до гроба?
Так бы до утра я и курсировала в прошлое и обратно, если бы не заснула. Проснулась от телефонного звонка: на часах – 7 утра. Признаюсь, я боюсь ранних и поздних звонков, ничего хорошего они не предвещают.
– Алло!
– Здравствуй, – раздался в трубке рыдающий голос. – Это я, баба Нюра.
– Здравствуйте, – обрадовалась я. – Как поживаете?
– Плохо. Кормилец умер…
Я почти увидела, как крупные слезы катятся по морщинистым щекам старушки…
– Алёшка умер? Господи, горе-то какое! – вскрикнула я.
– Тьфу-тьфу, – чертыхнулась баба Нюра. – Алёшка, слава Богу, жив-здоров. Ты, вот что, приезжай ко мне.
– Мне что-нибудь захватить?
– Мантышница у тебя есть?
– Есть. Только старая, еще с советских времен.
– Вот и хорошо, – обрадовалась старушка. – Захвати ее. Я тебя жду. Тошно мне. А-а-а, кормилец мой.., – запричитала она на другом конце провода и положила трубку.
Ну, начинается! В кои-то века решила выспаться, и вот тебе… Придется ехать. Чтобы не разбудить дочь, я тихонько проскользнула на кухню.
– Ты куда собралась в такую рань? Ведь сегодня суббота, – раздался сонный голос дочери.
– Баба Нюра звонила, у нее там несчастье, я к ней поеду.
– Несчастий у нее не бывает. Она их сама создает.
– Ни юродствуй, спи. Я мантышницу заберу.
– По дороге в мусорку выбросишь?
– Нет. Она зачем-то понадобилась бабе Нюре.
– Давно пора от нее избавиться. Есть современные, красивые, а ты за эту железяку цепляешься. Ведь все равно не готовишь…
– Это память. Ее моя мама покупала. И не железная она, а алюминиевая…
– Мне все равно. Только я рада, что дома на один антиквариат станет меньше…
Спорить с дочерью бесполезно. Нынешняя молодежь без понятий о таких ценностях, как память. Поэтому минут через сорок с мантышницей в руках я уже сидела в маршрутке, которая мчалась по полупустынной дороге в сторону Ново-Покровки.
– Что же могло случиться, – думала я. – Какой кормилец?
Лира уехала, теперь все организационные вопросы придется решать мне. Суббота! Выспалась, отдохнула называется…
Баба Нюра встретила меня у ворот. Растрепанная, с опухшими от слез глазами, она протянула ко мне руки и за-причитала: «Милая моя, как хорошо, что ты приехала. Как же я теперь буду одна без него. Всю жизнь вместе, а тут на тебе, ни с того ни с чего умер…
– Примите мои искренние соболезнования. Успокойтесь. Все мы там будем рано или поздно. Когда это случилось? – говорю я с сочувствием.
– Вчера в полдень я оставила его одного без присмотра. Забежала ненадолго к Марии и заболталась. Прихожу вечером, а он лежит, а под ним растекается…
– Кровь?! – ужаснулась я.
Баба Нюра странно посмотрела на меня и сказала: «Типа того».
Мы вошли в дом. В нос ударил резкий запах сивухи. То, что старушка гонит самогон, я знала, поэтому не обратила на запах особого внимания. Зато старушка потянула носом и сказала: «Знатный был бы самогон». Глаза ее наполнились слезами…
– Мантышницу привезла? – спросила баба Нюра.
Я подала ей пакет. Она вытащила ее, прищелкнула языком: «Хороша! Ты мне ее как, на совсем или на время?»
– Насовсем, бабушка.
Во дворе залаял щенок Тишка и, шаркая по веранде калошами, вошла соседка.
– Нюсь, бедная моя, что, совсем скончался?
– Совсем, Маня, совсем…
– Ты бы его куда-нибудь свозила…
– Да возила, не помогло.
– Что же теперь будет, – запричитали старушки. – Да как же мы без него, родимого-о-о… А Васька-то, Васька как убивается. Жалко мужика. Мукаш и тот прослезился, когда узнал. Что будет, что будет…
Я огляделась. Ни гроба, ни покойника. Может быть, еще в морге. Кто такой кормилец? Бабу Нюру знаю сто лет, кормильца никогда в глаза не видела. Сын Алексей, насколько известно, жив и здоров. Ничего не понимаю. Может быть, постоялец у старушки появился? Я прошла на кухню. На столе лежали пакеты с продуктами. Видимо, баба Нюра вчера ходила на базар, а учитывая случившееся, не успела их разобрать. А, возможно, наоборот вытащила для поминального обеда. Значит, надо готовить. В большую кастрюлю я бухнула все мясо, которое было, приготовила тесто на блины. В комнате стихло. Я прислушалась. Причитания сменились оживленным разговором. Соседки обсуждали преимущества моей мантышницы. Таких похвал в ее адрес я отродясь не слыхала.
– Ладно, – подумала я. – Это лучше рыданий.
К бабе Нюре поочередно заходили соседи с соболезнованиями. Оно и понятно: горе объединяет. Ближе к обеду старушка соизволила заглянуть на кухню. Воспользовавшись случаем, я спросила ее:
– Баб Нюр, где же покойник?
– В сарае лежит.
– Почему в сарае?
– А где ж ему быть-то?
– Дома. Гроб заказать надо. Документы оформить. Во что одевать его будете? Да и обед почти готов…
Глаза у бабы Нюры чуть не выскочили из орбит, когда она увидела, что все мясо, которое было, уже почти сварилось, а на столе красовалась огромное блюдо с блинами.
– Это что?
– Я поминальный обед приготовила.
– На чьи поминки?
– Кормильца, который умер…
Старушка, не мигая, смотрела на меня.
Видимо, от горя крыша поехала, подумала я. Надо ее как-то из этого ступора вывести.
– Когда похороны? Алексей и Лира приедут? – Это первое, что пришло мне в голову. Старушка молчала.
– Сколько человек придут на обед?
Вдруг у бабы Нюры затряслись щеки, живот, и вообще вся она тряслась от хохота. Схватив меня за руку, она потащила меня в сарай. А там с отвалившимся днищем лежал старый самогонный аппарат…
– Его еще мой покойный муж сварил. Золотые руки, мастер. Царствие ему небесное. Из этого аппарата самогон выходил первоклассный. Я из овса гнала и из картошки, из варенья старого, но из пшеницы получалась самая лучшая. Лучше всякой водки. Первач – чистый спирт. Весь выгорал. Сколько не пей, утром голова не болит. Ей Богу не вру, все село подтвердит. В советское время, когда милиционеры приходили, я его, родимого, и в подвале закапывала, и в огороде прятала. Бывало, у соседей он по неделям «жил». Никто меня не сдавал. Кормилец мой… – Старушка нежно погладила ржавую обшивку самогонного аппарата. – Чинила я его, чинила, да видно срок вышел. Давеча я у Мани засиделась, а дно и отвалилось, вся сивуха вытекла… Чуешь, какой запах дома стоит? Я по нему могу определить, какая бы самогонка получилась. А ты – обед поминальный… Весь мой двухнедельный запас угробила. Ты бы, девонька, у меня спросила, прежде чем продукты переводить. Да что уж тут говорить… Придется, и правда, проводить его в последний путь с почестями. Как мужа хоронила, так и аппарат провожу в последний путь. Ты иди, накрывай на стол, я тут из погреба соленья достану.
– Может, Вам помочь?
– Уже помогла. Иди. Крикни там, через забор, хай Маня всех соседей на обед зовет. Продолжая бормотать то ли про меня, то ли про себя, то ли жалея продукты, баба Нюра скрылась в подвале.
– Баба Маша, приходите к нам на обед, всех пригласите, аппарат поминать будем, – крикнула я соседке.
– Это мы за раз, – отозвалась та. – Светку с Юлькой в помощь тебе пошлю. Одна не справишься. За раз, за раз…
По желанию старушки стол накрыли в зале. На белоснежной скатерти деревенский хлеб был разбавлен различными соленьями, салатами из капусты, помидоров и огурцов. В центре золотой горкой красовались блины, но главным украшением стола была большая бутыль самогонки, которую, кряхтя, притащила баба Нюра.
– Этой самогонке лет 20, не меньше. При муже закопала, а куда, забыла. Вспомнила про родимую. Видимо, самой судьбой на этот день была предназначена…
Причем здесь судьба, я так и не поняла, но переспрашивать не стала. И так нагородила такого, что собака с маслом не съест. Настроение мое катастрофически падало. Из-за использованных продуктов я чувствовала себя так, будто я убила «кормильца». Несмотря на «горе», за столом царила оживленная беседа, а когда подали традиционную лапшу и налили по сто граммов, то и вовсе все развеселились.
Стопку подняла баба Нюра: «Дорогие мои, все вы меня хорошо знаете, а еще лучше – мою самогонку. Нет моего дорогого кормильца. Оставил он меня одну». Она смахнула скупую слезу. Женщины утерли глаза кончиками платков, мужчины провели по лицу рукавом. Мне стало смешно. Но так как я стала причиной этого сборища, молча прикрыла рот платочком. Старушка продолжила: «Вот последняя бутыль. Отдадим ей должное и проводим в светлый путь моего кормильца. Светлая, как эта самогонка, ему память. Выпьем, не чокаясь».
Все выпили, крякнули и стали закусывать. Самогонка лилась рекой. Тосты – тоже. Пили за бабу Нюру, за ее мужа с золотыми руками, за самогонный аппарат и просто за хороших и добрых людей, которые никогда не оставят в беде соседа… Дядя Вася принес гармонь. После первой стопочки совесть перестала мучить меня, и я присоединилась ко всеобщему веселью. Так как дома было тесновато, стол вынесли во двор. «Похороны» превратились в гулянье. Баба Нюра и тетя Маша затянули: «Ах, когда-то я молодушкой была…» За столом сидел настоящий интернационал, правда, кто-то пил, а кто-то нет, но это не мешало всем подпевать: «Ой, молодушкой была-а-а…» Когда зазвучала плясовая «Барыня», то дядя Мукаш, вы-скочив на середину круга, стал, притоптывая и приседая, танцевать. По-моему, все давно забыли, зачем они здесь собрались, пока баба Нюра не вспомнила. Она вытащила из сарая аппарат с отвалившимся днищем и потащила его в огород. Все пошли за ней.
– Васька, неси лопату, сейчас хоронить будем, – крикнула она.
Мужики в конце огорода у забора выкопали яму, бросили в нее аппарат и засыпали землей. Женщины молча наблюдали. Сергей, моложавый мужик, принес дощечку и черным карандашом вывел надпись: «Здесь покоится самый лучший в мире самогонный аппарат. Вечная тебе память. Мы тебя никогда не забудем!»
Баба Нюра смахнула слезу, женщины утерли глаза кончиками платков. После «похорон» все вернулись к столу и веселье продолжилось… Разо-шлись гости поздно ночью. Убирая посуду, я спросила: «Баб Нюр, а что вообще сегодня было?»
– Похороны, – засмеялась она. – Мне твоя мантышница понравилась. Правда, масштабы не те, но за качество ручаюсь. Я тебе сейчас наливочки налью, по особому рецепту готовила. Давай помянем еще раз моего кормильца…
Нурия ШАГАПОВА.
